Адольф Гитлер

Речь в Реихстаге

1 сентября 1939 года Депутаты германского Рейхстага!

На протяжении продолжительного времени мы страдали от ужасной про­блемы, проблемы, созданной Версальским диктатом, которая усугублялась, пока не стала невыносимой для нас. Данциг был — и остается германским городом.

Коридор был — и остается немецким. Обе эти территории по их культурным особенностям принадлежат исключительно германскому народу. Данциг был отнят у нас, Коридор был аннексирован Польшей. Как и на других германских территориях на востоке, со всеми немецкими меньшинствами, которые про­живают там, обходились все хуже и хуже. Более миллиона людей немецкой крови в 1919—1920 годах были отрезаны от их родины.

Как всегда, я старался мирным путем добиться пересмотра, изменения это­го невыносимого положения. Это — ложь, когда мир говорит, что мы хотим добиться изменений силой.

За 15 лет до того, как национал-социалистическая партия пришла к власти, была возможность мирного урегулирования пробле­мы. По своей собственной инициативе я неоднократно предлагал пересмотреть эти невыносимые условия.

Все эти предложения, как вы знаете, были отклоне­ны — предложение об ограничении вооружений и, если необходимо, разору­жении, предложение об ограничении военного производства, предложение о запрете некоторых видов современного вооружения.

Вы знаете о предложени­ях, которые я вносил для восстановления германского суверенитета над гер­манскими территориями. Вы знаете о моих бесконечных стараниях, которые я прилагал для мирного урегулирования вопросов с Австрией, потом с Судетской областью, Богемией и Моравией. Все они оказались напрасными.

Невозможно требовать, чтобы это невыносимое положение было исправ­лено мирным путем, и в тот же время постоянно отвергать предложения о мире. Так же невозможно говорить, что тот, кто желает изменений для себя, наруша­ет закон, потому что Версальский диктат — не закон для нас. Нас заставили подписать его, приставив пистолет к виску, под угрозой голода для миллионов людей. И после этого сей документ, с нашей подписью, добытой силой, был торжественно объявлен законом.

Таким же образом я пробовал решить проблему Данцига, Коридора и т.д., предлагая мирное обсуждение проблем. То, что проблемы должны быть раз­решены, понятно. Нам также понятно, что у западных демократий нет времени и нет мотивов решать эти проблемы. Но отсутствие времени — не оправдание равнодушия к нам. Даже более, это не может быть оправданием равнодушия к тем, кто страдает больше всех.

В разговоре с польскими государственными деятелями я обсуждал идеи, с которыми вы знакомы из моей последней речи в Рейхстаге. Никто не может сказать, что это было неучтиво или что это был недопустимое давление.

Я, естественно, сформулировал в конце концов немецкие предложения. Нет в мире ничего более скромного и лояльного, чем эти предложения. Я хотел бы сказать всему миру, что только я мог внести эти предложения, так как знал, что, внося их, я противопоставляю себя миллионам немцев.

Эти предложения были отвергнуты. Мало того, ответом сначала была мобилизация, а затем и усиление террора и давления на наших соотечественников с постепенным выживанием их из Свободного города Данцига — экономическими, политическими, а в по­следние недели — военными средствами.

Польша подвергла Свободный город Данциг нападкам. Более того, Польша не была готова уладить проблему Коридора разумным путем, с равноправным отношением к обеим сторонам, и она не думала о соблюдении ее обязательств относительно нацменьшинств.

Я должен заявить четко: Германия соблюдает свои обязательства; нацмень­шинства, которые проживают в Германии, не подвергаются преследованиям. Ни один француз не может встать и сказать, что какой-нибудь француз, кото­рый живет в Сааре, угнетен, замучен или лишен своих прав. Никто не может сказать такого.

На протяжении четырех месяцев я молча наблюдал за событиями, хотя и не прекращал делать предупреждения. В последние несколько дней я ужесточил эти предупреждения.

Три недели назад я проинформировал польского посла, что если Польша и в дальнейшем будет посылать Данцигу ноты в форме уль­тиматумов, если Польша и в дальнейшем будет продолжать притеснения нем­цев и если польская сторона не отменит таможенных правил, направленных на разрушение данцигской торговли, то Рейх не останется пассивным наблюдателем.

Я не дал повода сомневаться, что те люди, которые сравнивают Герма­нию сегодняшнюю с Германией бывшей, обманывают себя.

Была сделана попытка оправдать притеснения немцев — были требования, чтобы немцы прекратили провокации. Я не знаю, в чем заключаются провока­ции со стороны женщин и детей, если с ними самими поступают плохо, а не­которые были убиты. Я знаю только, что ни одно большое государство не может пассивно наблюдать за тем, что происходит, долгое время.

Я сделал еще одно, последнее усилие, чтобы принять предложение о по­средничестве со стороны британского правительства. Сами они не хотят начи­нать переговоры, а предложили, чтобы Польша и Германия вошли в прямой контакт и еще раз вступили в переговоры.

Вынужден заявить, что я согласился с этими предложениями, и я готовился к переговорам, о которых сообщил вам. Два дня подряд я сидел со своим пра­вительством и ждал, сочтет ли правительство Польши возможным послать полномочного представителя или не сочтет.

Вчера вечером они не прислали нам полномочного представителя, а вместо этого проинформировали нас через польского посла, что все еще размышляют, подходят ли для них британские предложения. Польское правительство также сказало, что сообщит Англии свое решение.

Депутаты, если бы немецкое правительство и его фюрер терпеливо сносили такое обращение с Германией, они заслуживали бы только того, чтобы исчез­нуть с политической сцены. Однако неправ будет тот, кто решится расценивать мое миролюбие и мое терпение как слабость или даже трусость.

Поэтому я принял решение и вчера вечером проинформировал британское правитель­ство, что в этих обстоятельствах я не вижу готовности со стороны польского правительства вести серьезные переговоры с нами.

Эти предложения о посредничестве потерпели неудачу, так как в то время, когда они поступили, в Польше внезапно прошла общая мобилизация, сопро­вождаемая большим количеством польских злодеяний.

Они повторились про­шлой ночью. Недавно за ночь мы зафиксировали 21 пограничный инцидент, прошлой ночью — 14, из которых три носили очень серьезный характер. По­этому я решил обратиться к словам, которые в разговоре с нами поляки упо­требляют на протяжении последних месяцев. Эта позиция Рейха останется неизменной.

Я хотел бы, прежде всего, поблагодарить Италию, которая всегда нас под­держивала. Вы должны понять, что для ведения борьбы нам не нужна будет иностранная помощь. Мы выполним нашу задачу сами. Нейтральные государ­ства уверили нас в своем нейтралитете так же, как и мы гарантируем их ней­тралитет с нашей стороны.

Когда государственные деятели на Западе заявляют, что это идет вразрез с их интересами, я только могу сожалеть о таких заявлениях. Это не может ни на миг поколебать меня в стремлении выполнить мои обязанности. Что важнее? Я торжественно уверил их, и я повторяю это — мы ничего не просим от запад­ных государств и никогда ничего не попросим.

Я объявил, что граница между Францией и Германией окончательна. Я не­однократно предлагал Англии дружбу и, если нужно, теснейшее сотрудниче­ство, но такие предложения не могут быть только односторонними. Они долж­ны найти отклик у другой стороны.

У Германии нет никаких интересов на Западе, наши интересы кончаются там, где кончается Западный вал. Кроме того, у нас и в будущем не будет никаких интересов на Западе. Мы серьезно и торжественно гарантируем это, и, пока другие страны соблюдают свои нейтралитет, мы относимся к этому с уважением и ответственностью.

Я особо счастлив, что могу сообщить вам одну новость. Вы знаете, что у России и Германии разные государственные доктрины. Это единственный во­прос, который было необходимо прояснить.

Германия не собирается экспор­тировать свою доктрину. Учитывая тот факт, что и у Советской России нет никаких намерений экспортировать свою доктрину в Германию, я более не вижу ни единой причины для противостояния между нами. Эту мысль разде­ляют обе наши стороны.

Любое противостояние между нашими народами было бы выгодно другим. Поэтому мы решили заключить договор, который навсег­да устраняет возможность любого конфликта между нами. Это накладывает на нас обязательство совещаться друг с другом при решении некоторых евро­пейских вопросов.

Появилась возможность для экономического сотрудниче­ства, и, прежде всего, есть уверенность, что оба государства не будут тратить силы в борьбе друг с другом. Любая попытка Запада воспрепятствовать нам потерпит неудачу.

Вместе с тем я хочу заявить, что это политическое решение имеет огромное значение для будущего, это решение окончательно. Россия и Германия боро­лись друг с другом в Первую мировую войну. Такое не случится вновь.

В Мос­кве настоящему договору рады так же, как и вы рады ему. Подтверждение этому — выступление российского комиссара иностранных дел Молотова. Мое предназначение: во-первых, решить проблему Данцига, во-вторых, решить проблему Коридора и, в-треть­их, обеспечить изменения во взаимоотношениях между Германией и Польшей, которые должны гарантировать мирное сосуществование.

Поэтому я решил бороться, пока существующее польское правительство не сделает этого или пока другое польское правительство не будет готово сделать это. Я решил ли­шить немецкие границы элементов нестабильности, постоянной угрозы граж­данской войны. Я добьюсь, чтобы на восточной границе воцарился мир, та­кой же, как на других наших границах.

Для этого я приму необходимые меры, которые не противоречат предложе­ниям, сделанным мной в Рейхстаге для всего мира, т.е. я не буду воевать против женщин и детей. Я приказал, чтобы мои воздушные силы ограничились атака­ми на военные цели. Если, однако, враг решит, что это дает ему карт-бланш, чтобы вести войну всеми способами, то он получит сокрушительный зубодро­бительный ответ.

Прошлой ночью польские солдаты впервые открыли стрельбу на нашей территории. До 5.45 утра мы отвечали огнем, теперь бомбам мы противопо­ставим бомбы. Кто применяет боевые газы, пусть ждет, что мы тоже применим их.

Кто соблюдает правила гуманной войны, может рассчитывать, что мы по­ступим также. Я буду продолжать борьбу против кого угодно, до тех пор, пока не будут обеспечены безопасность Рейха и его права.

Шесть лет я занимаюсь вопросами германской обороны. Свыше 90 миллиар­дов израсходованы за это время на вооруженные силы. Они теперь лучше экипи­рованы и несравнимы с теми, какими были в 1914 году. Моя вера в них непоко­лебима.

Когда я создавал эти силы, и теперь, когда я призываю немецкий народ к жертвам и, если необходимо, к самопожертвованию, я имел и имею на это право, так как сегодня я сам полностью готов, как и когда-то, принести себя в жертву.

Я не прошу ни от одного немца сделать больше того, что я был готов все эти четыре года сделать в любой момент. У немцев не будет никаких трудностей, сверх тех, что испытывал я. Вся моя жизнь принадлежит моему народу — более, чем когда-либо. Отныне я — первый солдат немецкого Рейха. Я снова надел форму, которая была для меня дорога и священна. Я не сниму ее до тех пор, пока не будет добыта победа, так как поражения я не переживу.

Если что-нибудь во время борьбы случится со мной, тогда [меня заменит] мой первый преемник — партайгеноссе Геринг, если что-нибудь случится с партайгеноссе Герингом, мой очередной преемник — партайгеноссе Гесс.

Вы будете обязаны подчиняться им как фюрерам с такой же слепой верностью и покорностью, как мне самому. Если что-нибудь случится с партайгеноссе Гессом, тогда согласно закону соберется сенат и выберет из членов сената самого достойного и храброго преемника.

Как национал-социалист и как немецкий солдат я начинаю борьбу с чистым сердцем. Вся моя жизнь — лишь бесконечная борьба во имя моего народа, его возрождения и во имя Германии. Был только один лозунг в этой борьбе — вера в этот народ. Одно слово мне никогда не было знакомо — сдаться.

Если кто-либо считает, что нас, возможно, ожидают трудные времена, прошу его заду­маться над тем, что однажды прусский король вместе со своим смехотворно маленьким государством противостоял громаднейшей коалиции и в ходе все­го трех битв, в конце концов, пришел к победе, потому что у него было сильное сердце, преисполненное веры, подобное тому, что необходимо и нам.

А потому я хотел бы сразу заверить весь мир: ноябрь 1918 года в немецкой истории больше никогда не повторится!

Я готов в любой момент отдать свою жизнь — ее может взять кто угод­но — за мой народ и за Германию, и я требую того же от каждого. Ну, а тот, кто думает, будто ему прямо или косвенно удастся восстать против этой нацио­нальной обязанности, должен будет пасть.

Нам не по дороге с предателями. Тем самым все мы выражаем преданность нашему старому принципу. Не имеет никакого значения, выживем ли мы сами, нужно, чтобы жил наш народ, чтобы жила Германия!

Жертвы, которые требуются от нас, не больше тех жертв, что приносили многие поколения. Если мы создадим общество, связанное клятвенными узами, готовое ко всему, которое решило никогда не сдаваться, тогда наша воля во­зобладает над любыми трудностями и нуждами.

Я хочу закончить теми же словами, с которыми начал борьбу за власть над Рейхом. Тогда я сказал: «Если наша воля так сильна, что никакие трудности и страдания не могут ее сломить, тогда наша воля и наша Германия будут превыше всего!»